|
Самый короткий путь
Глава третья
1 | 2 | 3 | 4
Следующим утром Риверте прислал за Уиллом - и не кого-нибудь, а Гальяну - с приглашением явиться в музыкальную комнату. Приглашение было, как обычно, оформлено в виде приказа, и Гальяна изложил его всё тем же приторно-любезным тоном, который, с учётом всех обстоятельств, был хуже любой брани. Если к Риверте Уилл, кажется, начинал немного привыкать, то хищная улыбка Гальяны и его пальцы с острыми ногтями, которые он то и дело плотоядно потирал, и неестественно тонкие приподнятые брови по-прежнему вызывали в Уилле стойкое омерзение - хотя теперь он уже не был так уверен, что среди многочисленных преступлений этого человека значилось похищение невинных детей. Как бы там ни было, Уилл пошёл с ним - потому что понятия не имел, где находится музыкальная комната, и вряд ли нашёл бы её сам.
Комната эта представляла собой уютный салон, задрапированный небесно-голубым атласом. На небольшом помосте стояла арфа, виолончель и подставка для нот, а в дальнем углу за тюлевыми занавесками угадывался альков. Уилл старательно избегал смотреть в его сторону. Помимо Риверте, вальяжно развалившегося на диване, обивка которого в точности повторяла оттенок стен, в салоне находился также Освальдо, сидевший напротив него с гитарой.
- Немыслимая любезность с вашей стороны откликнуться на мой призыв столь охотно, сир Уильям, - пафосно изрёк Риверте и приложился к бутылке, стоявшей рядом с ним на круглом столике.
Уилл промолчал. Не дожидаясь дальнейший приглашений, а вернее, указаний, он сел в одно из кресел, стоящих ближе к двери. Гальяна с поклоном удалился, сказавшись на срочные дела, и его место сменил паж, тут же поднесший Уиллу бокал. Уилл взял, но не стал пить.
- Ваша вчерашняя ария взволновала меня до глубины души, - заметил Риверте, поигрывая ножкой бокала. Уилл покосился на Освальдо: тот сидел, скромно опустив глаза и подкручивая колышки гитары. - Верите ли, до утра не сомкнул глаз. Вы разбудили во мне эстетический голод, сир, а это мало кому удаётся.
Это прозвучало довольно хищно - особенно слова о голоде, отчего-то показавшиеся Уиллу двусмысленными, и он опустил взгляд, стараясь скрыть замешательство. Вчерашний вечер не шёл из головы и у него тоже - только не из-за собственной "арии", разумеется, а от случившейся перед тем неловкости - и от того, что он услышал, стоя за портьерой в библиотеке.
Однако Риверте нынче утром явно был расположен развлекаться. Было всего десять утра, а бутылку он опустошил уже на треть. Уилл подумал, что иначе как злоупотреблением такую страсть к спиртному назвать нельзя.
- Так что Освальдо пришлось встать пораньше и утолить мой голод, коль скоро я лишён возможности получить сие от вашей милости, - продолжал тем временем Риверте, и снова эти слова прозвучали так, что Уилл покраснел и быстро посмотрел на пажа, казалось, совершенно невозмутимого. Впрочем, он ни разу не видел, чтобы на лице Освальдо отображались хоть какие-то чувства, кроме вежливой покорности. Будто ощутив его взгляд, паж поднял голову и негромко спросил, угодно ли монсиру, чтобы он продолжал.
- Да, монсиру угодно, - последовал ответ. - Давайте-ка теперь что-нибудь наше, вальенское, - а то вчера сир Уильям сразил меня лиричностью песен его родины, и я не хочу оставаться в долгу.
Юноша кивнул - и запел. Это была любовная баллада на вальендо, очень красивая и сложная, как большинство песен этого края, но, на вкус Уилла, чересчур вычурная и фривольная. У Освальдо был чистый мягкий баритон, выдавший в нём возраст постарше, чем думал Уилл - ему казалось, этот парень младше его.
Дослушав балладу - впрочем, особенно внимательным он не выглядел - Риверте шумно зааплодировал и спросил Уилла, почему тот не пьёт. Уилл вместо ответа приложил к губам край бокала. Синие глаза следили за ним неотрывно и так пристально, что ему всё же пришлось сделать глоток, хотя брат Эсмонт всегда предостерегал его от приёма горячительных напитков в первой половине дня
- Отлично, - похвалил Риверте; по непонятной Уиллу причине он выглядел невероятно довольным. - Вы быстро учитесь. Споить вас не составит большого труда, достало бы только времени. Освальдо, будьте любезны, продолжайте.
Это длилось до полудня; потом Риверте встал, совершенно внезапно и прямо посередине очередной песни, и заявил, что его ждут дела. Он небрежно поклонился Уиллу, кивнул пажу и вышел совершенно твёрдой походной, такой же резкой, как всегда - несмотря на то, что пил всё утро не переставая. Уилл проводил его изумлённым взглядом.
- Что с ним? - вырвалось у него - он забыл, что рядом с ним находится только паж, которому не пристало трепать языком о привычках хозяина.
Но, на удивление, Освальдо ответил - спокойно и буднично:
- Ничего особенного. Просто его утренняя бутылка закончилась.
И указал на бутылку, сиротливо стоявшую на столике рядом с пустым бокалом.
Она действительно была опорожнена.
Этот день стало поворотным в том, что Уилл с натяжкой и неохотой вынужден был назвать своими отношениями с Фернаном Риверте - потому что как-то ведь надо было называть то, что происходило между ними. Отныне каждое утро, а иногда и по вечерам, хозяин замка посылал за Уиллом, а порой приходил за ним сам, без труда находя его в комнате или в библиотеке, и заставлял в течение нескольких часов присутствовать при том, как он слушает музыку, или работает, или читает. Чаще всего он в это время пил - Уилла сперва это не на шутку тревожило, но, к его большому облегчению, Риверте, вопреки своей угрозе, не был слишком настойчив в стремлении его напоить. Обходилось одним бокалом, который Уилл вскоре научился растягивать на целый вечер - а иногда Риверте забывал и об этом. Сопровождалось это, с позволения сказать, общение либо молчанием, либо необременительной светской болтовнёй о погоде, здоровье и искусстве. Иногда, впрочем, Риверте мог задать Уиллу вопрос, огорошивавший его, причём делал это с тонко рассчитанной внезапностью.
- Вы уже писали домой? - спросил он так однажды совершенно неожиданно, сразу после замечания о том, что в Даккаре стоит просто дивная погода. Шла третья неделя пребывания Уилла в Вальене, и он, конечно, написал множество писем, но до сих пор не отправил ни одного.
Что и сообщил Риверте несколько смущённым тоном.
- Не отправили? Почему? От меня ежедневно ездит гонец, ему ничего не стоит передать письмо курьеру в ближайшем городе. Чего же вы молчали, Уильям? Дайте мне ваши письма, я их отправлю с сегодняшней почтой.
Небрежность предложения казалась слишком продуманной. Уилл вспомнил предостережение Роберта и сцепил зубы. Но ничего не оставалось - он принёс письма и отдал Риверте. Тот взял их не глядя и бросил на стол в общую кипу бумаг.
- Скажите, - проговорил он затем, наливая себе вина, - если вам, как вы утверждаете, не нравится поэзия, как же вы учите ваши Руады?
Уилл вынужден был признаться себе, что чем дальше, тем меньше его понимает.
Впрочем, обычно они ограничивались незначительной болтовнёй - и его это вполне устраивало. Лишь однажды Риверте шокировал его по-настоящему. Это утро они проводили в музыкальной комнате. По правде, Уиллу такое времяпровождение нравилось меньше всего, хотя Освальдо действительно отличался музыкальными талантами - но уж больно смущал Уилла его чувственный баритон и выбор репертуара, а также альков за колышущимся тюлем занавесок. Освальдо пел какую-то особенно проникновенную балладу от лица юной девы, изнывающей от страсти по возлюбленному, однако не смеющей первой изъявить свои чувства. Рефрен "Приди, о, приди!", повторяемый всякий раз со всё большим пылом и страстью, заставлял Уилла особенно пристально разглядывать кровлю башни за окном. Риверте же был в то утро на удивление внимателен. Он почти совсем не пил и сидел в кресле, слегка наклонившись вперёд и не отрывая глаз от гибкого тела юноши, чьи смуглые пальцы ловко скользили по струнам. Когда последняя дрожащая от чувственности нота смолкла, Риверте сказал странно низким и хриплым голосом:
- Норан, убирайтесь прочь ко всем чертям.
Уилл ошалело уставился на него, но потом вскочил и, пробормотав скомканное прощание, удалился. Едва успев прикрыть за собой дверь, он услышал за спиной поспешные шаги и звук падающего инструмента, а потом треск рвущейся ткани и - он мог поклясться! - шелест занавесок алькова... Держась за ручку двери и пылая до кончиков ушей, Уилл слушал стоны и придыхания, доносившиеся из-за двери, потом опомнился и опрометью кинулся по коридору. Он чувствовал острое, непреодолимое желание исповедаться - но, увы, при дьявольском замке Даккар не состояло даже капеллана, за ближайшим надо было ехать в деревню, а Уилл по понятным причинам не мог этого сделать. Поэтому он просто убежал к себе и до конца дня читал стихи из Священных Руад, посвящённые воспеванию целомудрия и бегству искушения и порока.
Это было очень странно, можно сказать, возмутительно, но он чувствовал себя обиженным. Конечно, это дом Риверте, и хозяин волен вытворять тут всё, что ему взбредёт в голову, но выставлять Уилла за двери вот так, с какой стороны ни посмотри, было очень некрасиво. Потому следующим утром Уилл был особенно сдержан и немногословен, подчёркнуто холодно отвечая на дежурные любезности Риверте. Тот сразу заметил это и поглядел на Уилла с любопытством.
- Что, опять ревнуете? - спросил он игриво - и расхохотался, когда Уилл вскинулся и посмотрел на него с нескрываемым уже возмущением. - Ну, ну, не сердитесь, монсир. Если бы вы видели себя со стороны, вы бы сами согласились, что иногда просто невозможно не подразнить вас.
- Так вы зовёте меня только затем, чтобы подразнить? - запальчиво спросил Уилл, которого обида, как всегда, делала несдержанным и неосторожным.
- Нет, что вы - вовсе не только за этим. На самом деле вы один из лучших компаньонов для утреннего аперитива, которые у меня были.
- О, - сказал Уилл, не зная, как на это реагировать.
- Да-да. Вы помалкиваете и не читаете мне нотаций, а ваше присутствие создаёт у меня обманчивое впечатление, будто я спился ещё не окончательно. Ибо законченные пьянчуги, как известно, напиваются в одиночестве, а пока вы здесь, я не один. Не правда ли?
Его резкие переходы от жестоких насмешек и откровенной грубости к добродушной иронии и обманчивой откровенности до того сбивали Уилла с толку, что он мог только бормотать в ответ банальности, ни к чему не обязывающие ни его, ни собеседника. Риверте, похоже, вполне устраивала такая ситуация, хотя по большому счёту, обращаясь к Уиллу, он разговаривал скорее с самим собой. На исходе первого месяца своего пребывания в Даккаре Уилл начал подозревать, что именно это и было нужно его странному хозяину.
Примерно в это же время ему пришло письмо из Тэйнхайла. Риверте сообщил об этом за завтраком (теперь они иногда и завтракали вместе, хотя для Риверте, встававшего в пять утра, это был скорее полдник или ранний обед) в промежутке между дежурным восхищением погодой и жалобой на феноменальную тупость его нового камергера. Уилл, услышав новость, вздрогнул и закусил губу, стремясь скрыть охватившее его нетерпение. Риверте же, казалось, вовсе забыл о собственном сообщении и спохватился - чересчур, как показалось Уиллу, нарочито - лишь к вечеру, когда позвал Уилла в свой кабинет на традиционный вечерний бокал вина - или бутылку, в его случае.
- Ах, проклятье, я же совершенно забыл о вашей корреспонденции! Где-то она тут была... чёрт... надеюсь, я не велел выбросить её вместе с ненужными бумагами... было бы досадно... а, вот оно. Держите.
Он бросил письмо Уиллу на колени и повернулся налить вина.
- Можете читать здесь, - сказал он. - Видите, я стою спиной и не подглядываю. У меня, в отличие от некоторых, нет такой привычки.
Уилл густо покраснел. Запечатанный конверт жёг ему пальцы. Он с усилием покачал головой.
- Нет, благодарю вас... я... это... это может подождать.
- Вы очень любезны, - вежливо сказал Риверте - и принялся мучить его болтовнёй, не отпуская ещё по меньшей мере четыре часа, хотя обычно их вечерние разговоры не длились более двух.
Когда граф наконец отпустил его, Уилл бегом кинулся в свою комнату, перепрыгивая через две ступеньки, потом запер дверь, подперев её изнутри сундуком, зажёг весь свет, какой только нашёлся в его обиталище, и дрожащими от нетерпения руками достал конверт. Но вскрыл не сразу - сперва он тщательнейшим образом осмотрел печать. Следов взлома на ней вроде бы не было, но Уилл знал, что существует множество способов вскрыть письмо и затем вновь его запечатать так, что у адресата не возникнет ни малейших подозрений. Он не знал, обладает ли Риверте или Гальяна подобными талантами, но исключать этого никак не мог. Вздохнув, Уилл всё же сломал печать. Из конверта выпал один-единственный листок, мелко исписанный почерком его матери. Уилл сел и принялся читать.
Как следовало ожидать, большую часть письма мама беспокоилась о нём, о его здоровье, настроении и общем самочувствии. В своём письме он подробнейше описал ей все перипетии своего существования в Даккаре, умолчав, разумеется, об отдельных эпизодах, и вообще всячески старался её успокоить. Однако что-то, видимо, она почувствовала между строк, потому что была крайне озабочена. Она просила его быть полюбезнее с лордом Риверте, не ссориться с ним без надобности и помнить, что его, Уилла, жизнь - самое дорогое, что осталось у неё, бедной леди Дианы. О Роберте она написала всего три строчки в постскриптуме - наверняка с его приказа и под его диктовку. "Роберт, - писала вдовствующая леди Норан, - шлёт тебе свой братский поцелуй и наилучшие пожелания, а также напоминает, что нигде и никогда ты не должен забывать о том, кто ты есть, откуда ты родом и каков твой долг. Он надеется, что жизнь на чужбине не заставила тебя забыть ни Хиллэс, ни Тэйнхайл, ни его, твоего любящего брата".
Уилл медленно свернул письмо. Даже в столь иносказательном послании Роберт был, как обычно, прямолинеен и почти груб. Он наверняка с удовольствием написал бы это сам, но писать он умел едва-едва, а почерк у него был катастрофически неразборчивый. Впрочем, и его "братского поцелуя" Уиллу было вполне довольно. Роберт явно недоумевал, почему, спустя почти целый месяц, Уилл всё ещё не выполнил своего задания. Он так и видел лицо брата, искажённое недоумением и холодной насмешкой: неужели, братец, тебе так нравится в Вальене, что ты всячески стремишься продлить своё пребывание там? А может, тебе нравится Риверте? Не может быть, чтобы ты столь долго сопротивлялся его домогательствам, я ведь ясно велел тебе пойти им навстречу - так, быть может, тебе доставляет удовольствие...
Уилл крепко зажмурился, так, словно брат и впрямь был тут и сыпал на него эти дикие и жестокие обвинения. Нет, мысленно ответил он, мне не нравится Вальена, и ещё меньше мне нравится Риверте. Просто... просто... Он пытался мысленно найти достойный ответ, способный оправдать его пассивность и бездействие, но вместо Роберта вдруг увидел мысленным взглядом Риверте - его красивое лицо, насмешливо блестящие глаза, тёмные волны волос надо лбом. "Убирайтесь прочь, Норан", - сказал он в мыслях Уилла и задёрнул занавеску алькова, за которым выгибалось, стеная, стройное смуглое тело...
Уилл вздрогнул так сильно, что порвал пергамент, который всё ещё судорожно сжимал в руке. Он распахнул глаза. Видения исчезли. Уилл протёр лицо руками и вздохнул. Было уже за полночь, и он лёг спать, но спал беспокойно и ворочался до самого рассвета. Ему снились сны, которых он не мог вспомнить наутро, но они тревожили его - может быть, потому, что он так и не мог толком понять, что или кто ему снился.
- Уильям, вы можете сделать мне одолжение?
Стоял дождливый вечер - первый с того самого дня, как Уилл вошёл через ворота замка Даккар. Туман клубился целый день, а теперь ливень хлестал в закрытые окна, и всё это навевало воспоминания, которые никак нельзя было назвать весёлыми. Уилл думал о брате Эсмонте, который пока что не ответил ни на одно из его писем, и чувствовал особенную тоску и горечь, потому был этим вечером несколько рассеян. Они с Риверте сидели в его кабинете; Уилл - на уже привычном для него неудобном кресле, Риверте - рядом с еретическим глобусом. Бутылка, которую они откупорили час назад, была пуста уже более чем наполовину.
- Вы меня слышите, сир?
- А? - Уилл вскинулся и виновато посмотрел на него. - Простите, я задумался.
- Я понимаю вас. Эта погода способствует меланхолии. Вот и меня что-то развозит, а мне это не нравится. Я спросил, можете вы сделать мне одолжение?
- Да, конечно...
- Там лежит книга.
Палец Риверте (он всегда указывал пальцем, нетерпимым и неприличным жестом) ткнул в глубь кабинета, где стояла высокая подставка, на которой обычно лежала раскрытая книга - какая именно, Уилл до сих пор не удосуживался взглянуть.
Повинуясь указанию, Уилл встал и подошёл к подставке. Бросив взгляд на книгу, он замер в изумлении.
- Это же Священные Руады!
- Удивительно, правда? И как это их страницы не воспламеняются от божественного негодования в моём присутствии? Окажите любезность, Уильям, почитайте мне.
Уилл обернулся. Этот человек не уставал его поражать.
- Почитать вам Руады?
- Почитать мне Руады, - терпеливо повторил тот. - Вы же собираетесь стать монахом, верно? В таком случае вашей прямой обязанностью станет нести слово божье нечестивым и заблудшим. Или моя нечестивость и заблудшесть всё ещё вызывает у вас сомнения?
- По правде, нет, - хмыкнул Уилл.
- Ну вот видите. Спасите же мою душу, я вас умоляю.
- Что читать?
- Всё равно. Где открыто, там и читайте.
Уилл переставил со стола свечи и посмотрел на верх страницы. Это была вторая книга пророка Лода, одна из немногих частей Руад, написанная прозой - и, надо сказать, самое подходящее место для чтения вслух в присутствии Фернана Риверте.
Уилл прочистил горло и начал с торжественностью, приличествующей моменту:
- Ибо было сказано трижды: впавший в бездну греха не очистится иначе, чем пройдя эту бездну до дна и низвергнувшись в глуби ада. И горе ему, ибо бездна эта о девяти пропастях, имена же пропастей этих суть: Ревность, Корысть, Бесчестье, Лживость, Малодушие, Безбожие, Жадность, Уныние и Прелюбодеяние...
- Заметьте, - сказал Риверте совершенно будничным тоном, перебив Уилла на полуслове, - прелюбодеяние стоит на самом последнем месте, а ревность - на первом. Какие из этого выводы?
- На что вы намекаете? - вспыхнул Уилл - и непонятно почему вдруг вспомнил лицо юного Освальдо, покорное и серьёзное, с всегда опущенными глазами, услышал его чарующий голос, его низкий, протяжный стон из-за тюлевой занавески...
- Я намекаю? Помилуйте, сир, кто из нас готовится в священнослужители? Это ваше дело, а не моё - толковать слово божие. Вот объясните мне, если не трудно, это место о девяти пропастях одной бездны. Как это следует понимать?
Уилл почувствовал себя увереннее, что крайне редко случалось с ним в присутствии Риверте - благо наконец они заговорили о том, в чём он был подкован.
- Это следует понимать так, что, поддавшись искушению одного греха, человек всё равно что падает в бездну, ибо все грехи - братья друг другу, и, поддавшись одному, непременно поддашься всем прочим, падая ниже и ниже.
- То есть человек, солгавший однажды, обречён также проявить корысть, потерять честь, предаться блуду и так далее?
- Именно так.
- Мой юный друг, посмотрите на меня своими честными глазами и скажите: неужели вы никогда не врали?
Уилл обернулся и посмотрел на него. Но не потому, что Риверте приказал ему.
- Никогда.
- Никогда-никогда? Даже не утаивали правды?
Уилл чуть заметно вздрогнул.
- Лгать и... недоговаривать - не одно и то же.
- Разве? Вы просто открываете мне глаза на мир, право слово. И в чём же разница?
- Ну... - Уилл замялся. - Ложь всегда злонамеренна. А молчание - не преступно...
- В том случае, если не является ответом на прямо поставленный вопрос, - сказал Риверте и, внезапно поднявшись, подошёл к Уиллу. - Поглядите на меня. В глаза, если вам не трудно.
Уиллу было это очень трудно, но он поглядел. Внутри у него всё скрутилось - он вдруг испугался повторения сцены, разыгравшейся в этом самом кабинете несколько недель назад. Тот нелепый поцелуй не шёл у него из головы, хотя Риверте, похоже, забыл о нём... сейчас Уилл уже не был в этом так уверен.
- Скажите, Уильям, я вам нравлюсь?
Уилл какое-то время помолчал. Потом тихо ответил:
- Нет.
- Вы совершенно уверены, что не врёте?
- Уверен...
- Рад за вас. Лично я далеко не всегда бываю так уверен в собственных словах. Скажите теперь, вам бы хотелось увидеть меня мёртвым, а мою голову - на пике над воротами?
Уилл вскинулся. В общем-то он хотел примерно этого, но одна мысль о таком зрелище вдруг повергла его в дрожь.
- Нет...
- Что - нет? Вы не хотите моей смерти?
- Я... сир, ваши вопросы...
- Мои вопросы - что?
- Они вынуждают меня либо лгать, либо быть неучтивым, - твёрдо ответил Уилл.
Риверте хмыкнул. Они стояли очень близко, но, к счастью, не касались друг друга. Странно, но от Риверте совсем не пахло спиртным.
- Это уже лучше. Ну а если я спрошу вас, не замышляет ли ваш старший братец какие-нибудь козни против моей особы - что вы тогда ответите? То же самое? А если я буду настаивать?
Уилл ощутил, как внутри у него всё сжимается в комок. Он вдруг понял, что его загоняют в ловушку - а он покорно шёл в неё, даже не пытаясь уклониться от удара.
- Это не похоже на душеспасительную беседу, - попытался вывернуться он.
- А по-моему, очень даже похоже. Только теперь я пытаюсь спасти вашу душу, погрязшую во лжи и опасно близкую к бесчестью. А от лжи и бесчестья до прелюбодеяния... словом, вы сами понимаете.
"Зачем, - думал Уилл, снова не в силах сдержать предательского румянца, - зачем он это делает?! Что ему от меня надо?" Он не понимал, и это тревожило его всё больше и больше.
Неожиданно Риверте улыбнулся. Улыбка была непривычно мягкой для него, почти сочувственной.
- Я ужасный человек, - посетовал он. - Сам знаю. Вам было бы много лучше в Сиане, при дворе моего дражайшего монарха, его величества короля Рикардо. Там, впрочем, тоже достаёт сволочей, но со мной мало кто сравнится.
- Вы очень самоуверенны, - пробормотал Уилл.
- Правда? Вы находите? С вашего позволения, я буду считать это комплиментом. Но мы отвлеклись от священных писаний. Продолжайте, прошу вас.
Он вернулся к столу и подлил себе вина. Уилл продолжил читать, уже не столь уверенно и выразительно, как прежде. Этот стих был полностью посвящён греху и способам, которыми он опутывает людские сердца, но после странных комментариев Риверте слова эти уже не казались Уиллу такими значительными и преисполненными грозного предупреждения, как прежде. Тем не менее, поскольку Риверте не перебивал его, он прочёл две страницы, прежде чем услышал его голос:
- Довольно. Уильям, почему вы решили уйти в монастырь?
Вопрос был не слишком неожиданным - Уилл ждал его рано или поздно. Поэтому он ответил почти совершенно спокойно:
- Это кратчайший путь к богу из тех, что мне известны.
- Но вам ли, с вашим острым и пытливым умом, не понимать, что кратчайший путь не есть самый правильный?
- Да. Но кратчайший также не значит самый лёгкий.
- Тоже верно, - сказал Риверте задумчиво и отпил из бокала. - Ваш отец, похоже, желал вам иной участи.
- Он хотел, чтобы я стал рыцарем и принял часть управления землями. Испокон веков Тэйнхайлом управляли двое старших братьев. Это семейная традиция.
- А вы, значит, решились её нарушить.
- Из меня не получился бы хороший сеньор.
- Почем вы знаете? Вы ведь не пробовали. К слову, вы, как я понимаю, и монахом быть не пробовали. Вы ведь никогда не жили в монастыре?
- Нет, - смутившись, ответил Уилл. - Но я знаю о тамошних порядках и думаю, что смог бы к ним притерпеться.
- Это очень похвально для юноши, всю жизнь прожившего в богатом доме. Но почему вы решили, что, похоронив себя заживо в четырёх стенах, сумеете следовать Руадам лучше, чем оставаясь среди людей? Вас страшат искушения, Уильям? Вы от них собирались бежать?
- Нет! Вы... вы совершенно этого не понимаете.
- Да, где уже мне. Но вопрос не в том, понимаю ли я вас, а в том, насколько вы понимаете сами себя.
- Я прекрасно понимаю сам себя, - отрезал Уилл; он снова чувствовал себя задетым - не самими словами, а снисходительным тоном разговора. В конце концов, как смеет этот безбожник поучать его в таких вещах?!
- Да, да, в своём глазу бревна обычно не видят, - будто прочитав его мысли, кивнул Риверте. - Ко мне это относится в полной мере - не меньше, чем к вам. Ваш брат Эсмонт - надеюсь, я не переврал его имя? - никогда не говорил вам, что гордыня и надменность хотя и не входят в число девяти основных пороков, но неизменно ведут к одному из них, а чаще ко всем разом?
Уилл открыл рот и закрыл его. Он знал, что именно гордыня и чрезмерно развитое самолюбие были его слабым местом - но не думал, что это так заметно. Он вдруг почувствовал себя беспомощным, беззащитным перед этим человеком, почти голым.
- Уильям, вы ведь не особенно любили своего отца? - вдруг спросил Риверте тихо, и Уилл вскинулся так, словно ему влепили пощёчину. Он не мог, не смел ответить на такой вопрос - тем более этому человеку. Но тот и не ждал, казалось, ответа. Риверте вздохнул, вертя ножку в бокала в пальцах. Сегодня на них почти не было украшений - только одно неприметное кольцо на мизинце левой руки.
- На самом деле, - продолжал он тем же негромким тоном, - редко такие люди, как вы или я, любят своих отцов. Мой родитель также меня не слишком одобрял, если вы понимаете, о чём я. Как ни смешно, по причине, прямо противоположной вашей. Я тоже был у него вторым сыном, однако в то время наши владения были майоратными, и традиция предписывала младшим сыновьям, сколько бы их ни было, посвятить себя богу...
- Вас собирались посвятить богу?! - воскликнул Уилл. Зрелище Риверте в монашеском одеянии, тут же всплывшее в его воображении, казалось полным абсурдом.
- Мне тоже это не показалось удачной идеей, - кротко сказал Риверте. - Видите ли, я собирался завоевать мир. Лет с шести, если мне не изменяет память, жило во мне это твёрдо принятое решение, осуществить которое из монастырской кельи мне представлялось весьма затруднительным, ибо я никогда не имел пророческого либо миссионерского дара. Моему отцу моё своеволие нравилось не больше, чем ваше - вашему. Так что я в самом деле понимаю вас в этом отношении лучше, чем вы думаете.
Они молчали какое-то время. Потом Уилл, снедаемый не совсем достойным любопытством, всё же решился спросить:
- И вы пошли против его воли?
- Естественно. Губить свою жизнь ради придури старого пердуна? Ещё чего.
- Он был вашим отцом! - резко сказал Уилл.
- Был. И что? Это не давало ему права обращаться со мной, как со своим холопом.
- Однако вы почему-то не осуждаете моего отца, который обращался со мной именно так, - с горечью сказал Уилл - и прикусил язык, в ужасе осознав, что несёт. И перед кем! Перед тем самым человеком, который...
- Вы - другое дело. Я с раннего детства знал, каков мой путь. А вы лишь воображаете, будто знаете это.
- Вот как? - огрызнулся Уилл, по непонятной причине сильно задетый этим выводом.
- Именно так, - сказал Риверте спокойно. - Вы прочли слишком много книг, причём все они говорили одно и то же на разный лад. Обычно юноши ваших лет вообще не умеют читать, но вы кинулись в другую крайность и вообразили, что книги в равной мере заменят вам и людей, и мир, и бога. Вы просто не знаете, от чего собираетесь отказаться. Потому я и говорю, что ваши цели надуманны и мнимы. Скажите, у вас есть друзья?
Уилл, внутренне готовивший гневную отповедь, осёкся, сбитый с толку этим неожиданным вопросом. Ну почему этот человек так любит резко менять тему посреди разговора, стоит только Уиллу немного приноровиться к его бешеному напору и бестактности?!
- Брат Эсмонт был мне другом, - сказал Уилл наконец после долго молчания.
- Что ж, - ответил Риверте после не менее длинной паузы, - в таком случае я, видимо. должен принести свои извинения за то, что лишил вас единственного друга, выставив его вон. Но я не верю в искренних и чистых душой монахов как класс материальных сущностей. Отчасти поэтому вы совершено не видитесь мне монахом.
- Вы меня совсем не знаете.
- Правда? В таком случае, надеюсь, впереди у меня немало увлекательных открытий.
В течение следующей минуты он снова подливал и пил вино, а Уилл стоял, не зная, что сказать или сделать дальше. Ему хотелось уйти, но и этого он тоже не мог.
- У меня тоже всего один друг, - сказал Риверте вполголоса, не глядя на Уилла. - То есть один, кто может считать меня своим другом. При этом множество людей считает меня своими друзьями, в общем-то не без основания, но, увы, я не могу ответить им взаимностью, как бы того ни хотел.
- Так не бывает, - возразил Уилл. - Дружить без взаимности нельзя, дружба всегда обоюдна...
- А любовь? - вдруг спросил Риверте, резко повернувшись к нему. - Любовь тоже обоюдна?
- Н-нет... - Уилл замялся, выдавая свою несведущесть в этом скользком перемете.
- Вижу, вы не слишком уверены в своём ответе, однако он столь же верен, сколь неверно ваше предыдущее утверждение. И дружба, и любовь без взаимности возможны, и встречаются куда чаще, чем взаимность. Вот взять юного Освальдо. Он в меня влюблён - но я в него нет, к сожалению. Или вот досточтимый сир Сантьяро из Рувана - помните его? Он считает себя моим другом, и это даёт ему некоторые права, однако не столь всеобъемлющие, как ему хотелось бы верить.
- А кого вы считаете своим другом? - внезапно спросил Уилл и тут же подумал: "Боже, что я несу?" Но Риверте ответил совершенно спокойно, не моргнув глазом:
- Разумеется, Рикардо Четвёртого, божьей милость короля Вальены и повелителя Асмая, Шимрана, Сидары, Сидэльи и, смею верить, в скором времени Рувана и Хиллэса. За что и выпьем, - добавил он и залпом осушил бокал.
Уилл молча смотрел на него. Он, конечно, не мог поддержать такой тост, но что-то в словах Риверте, как ему почудилось, на миг вышло за рамки его обычной жеманности. Он казался... да что там, он, похоже, был в этот миг искренен, и имел в виду именно то, что сказал.
- Король Вальены - ваш друг? - переспросил Уилл.
- Лучший, - ответил Риверте серьёзно. - Самый лучший друг, который у меня когда-либо был. А я, смею верить - лучший друг, который когда-либо был у него. Что, как следовало ожидать, порождает определённые толки. Да-да, я знаю, о чём вы думаете, монсир, и почему сейчас покраснели! Вы так часто и мило краснеете... Но нет, и не просите, я оставлю ваше любопытство неудовлетворённым. Должны же быть в моей биографии по-настоящему туманные и таинственные страницы...
- Почему? - спросил Уилл, игнорируя вновь ставший колким и насмешливым тон.
- Почему что?
- Почему вам так нравится это?
- Что нравится, во имя бога?
- Казаться хуже, чем вы есть, - выпалил Уилл - и умолк, донельзя поражённый собственной дерзостью.
Риверте повернулся к нему. На его красивом лице читалось изумление - но на этот раз не то притворное, которое он так любил изображать, а вполне искреннее, почти растерянное. Уилл на секунду ощутил странное, незнакомое чувство. Это было чувство торжества. Но оно ушло так же внезапно, как появилось, сменившись ещё более незнакомым, которому он так и не смог подыскать названия.
- Вот как, - проговорил Риверте наконец, ставя бокал и снова делая шаг к Уиллу. - А вы, я вижу, не столь робки, как пытались казаться. Я в восхищении. Вы, похоже, вообразили, что успели недурно изучить меня, сударь?
Уилл не сразу понял, что он говорит на хиллэш - так легко и бегло, что Уилл даже не заметил перехода. Он вздрогнул, когда Риверте сделал ещё один шаг к нему - и шаг этот был мягким, бесшумным, словно поступь кота, подкрадывающегося к мыши. Его глаза ярко блестели в пламени свечей, стоявших у Уилла за спиной.
- Если вы знаете меня так хорошо, - сказал Риверте голосом неожиданно тихим и мягким, едва не мурлыча, - то попробуйте-ка угадать, что я сейчас собираюсь сделать?
За все сокровища мира Уилл не согласился бы сделать такое предположение. Его накрыла волна паники; он чувствовал опасность, страшную, неотвратимую опасность, но не мог ни сказать об этом, ни попытаться от неё бежать. Он инстинктивно шагнул назад, напоролся спиной на подставку для книги, ощутил толчок - и услышал грохот падающей мебели. Священные Руады глухо шлёпнулись на пол, и в этом звуке удара и падения Уиллу почудился упрёк. Он отскочил в сторону и, судорожно сглотнув, обернулся, глядя на поваленную подставку и разлетевшиеся страницы.
- П-простите...
- О, господи, - сказал Риверте со смертельной тоской в голосе. - Это когда-нибудь закончится?
От ответа Уилла спас стук в дверь. Риверте вздохнул и сказал: "Войдите". Воспользовавшись паузой, Уилл присел и стал торопливо собирать листки, складывая их в бархатную папку. За его спиной раздались шаги, и он услышал голос Гальяны:
- Монсир, срочное послание от наших осведомителей в... - он, видимо, лишь теперь заметил Уилла и умолк на полуслове. Риверте спокойно ответил:
- Давайте.
Уилл придержал подрагивающую руку и заставил себя двигаться спокойнее. Его сердце всё ещё гулко стучало, но опасность, кажется, миновала... по крайне мере на этот раз.
Когда он обернулся, то убедился в этом окончательно. Риверте стоял посреди комнаты, держа в руке лист бумаги. Его брови были нахмурены, лицо окаменело, и Уилл мгновенно понял, что их разговор на сегодня окончен. Похоже, новости были не из лучших.
- Встаньте, - голос Риверте хлестнул Уилла, словно плеть. - Какого чёрта вы там возитесь? Встаньте и убирайтесь вон.
Новости были, видимо, не просто плохими, а ужасными, раз привели его в такое раздражение. Прежде Риверте никогда не срывал на Уилле злость. Уилл встал, поднял поваленную подставку и попытался водрузить на неё папку с Руадами, придав им прежнее положение.
- Оставьте это слугам. Подите вон, сказано - или я неясно выражаюсь?
Уилл поднял голову, хотя горло ему сдавило от обиды. Их сегодняшний разговор, даром что перепугал его до смерти, сейчас вдруг придал ему невиданной смелости.
- Сир, вы забываетесь, - сказал он со всем достоинством, на какое был способен. - Я не слуга вам и не паж. Я не могу позволить, чтобы...
- Да уберётесь вы к чёртовой матери или нет?! - закричал Риверте, и Уилл отшатнулся от него. Он никогда в жизни не слышал, чтобы этот человек повышал голос на кого бы то ни было. Сейчас он стоял над Уиллом, опустив руку с судорожно стиснутым в ней письмом, и его глаза казались чёрными безднами - теми самыми, в которых было по девять пропастей, и упав в которые, человек не знал пути назад...
Ни звука больше не издав, Уилл стрелой вылетел из кабинета. Риверте шагнул следом, будто собирался проводить его пинком, и с грохотом захлопнул за ним дверь.
На следующее утро Риверте не прислал за ним. Уилл позавтракал у себя, немного поболтал со слугой, принесшим завтрак (он с удивлением и некоторой досадой обнаружил, что совсем отвык есть в одиночестве и нуждался в общении), потом засел за одну из книг, которые привёз с собой из Тэйнхайла - позже он так и не смог вспомнить, какую именно. Его мысли то и дело возвращались к вчерашнему вечеру, к разговору, за полчаса успевшему тысячу раз поменять направление, и к его более чем странному завершению. Что же могло разозлить Риверте настолько сильно, что он сорвался в присутствии Уилла? Может, не заладились дела его гарнизонов в Хиллэсе? Хорошо бы... А может, что-то стряслось у короля Рикардо? Эта мысль вызвала у Уилла меньшее удовольствие, хотя, по сути, значила бы для его страны даже больше, чем первое. Но он, как ни старался убедить себя в обратном, был тронут тем, как Риверте вчера говорил о своём короле - единственном, кому он приходился другом... Что это значит - иметь в друзьях Фернана Риверте? Уилл сомневался, что хочет знать - и в то же время хотел. Ему было интересно. Он всё ещё презирал, боялся и ненавидел Риверте, но не мог отрицать, что за всю свою недолгую и, что уж там, и впрямь более богатую книгами, чем встречами жизнь он никогда не знал более странного и непонятного человека. Отец, мать, Роберт, брат Эсмонт, множество дальних родственников Норанов, пажи и челядь Тэйнхайла - все они казались рядом с Риверте скучными, серыми и предсказуемыми. Впрочем, они были и намного лучше его как люди, но дела это не меняло.
К вечеру ничего не изменилось. От слуг Уилл узнал, что Риверте никуда не поехал сегодня - заперся в кабинете, под страхом порки велев его не беспокоить ни под каким видом. "Хоть бы сам король явился и затарабанил в дверь", - передали Уиллу его точные слова. Уилл представил, как Риверте с непроницаемым видом снимает ремень и начинает пороть своего короля - и вздрогнул. Было в этой картине, наряду с её абсурдностью, ещё что-то, что заставило его немедленно выбросить эту мысль из головы.
Он втайне ждал, что к вечеру граф остынет и пришлёт за ним, но этого не произошло. Уилл слышал, как он прошёл в свою спальню и, кажется, запер дверь. Было довольно рано, и Уилл недоумевал, чем Риверте собирается заниматься у себя - ведь, судя по звукам, он пришёл один, что тоже было большой редкостью... В конце концов он отодвинул книгу, чувствуя, что устал от чтения, а ещё больше - от снедавшего его любопытства. Он бы немало дал, чтобы узнать, что же было в том злосчастном письме. Увы, вызнать это не было ни малейшей возможности.
Притомившись от безвылазного сидения в своей комнате, Уилл решил прогуляться во дворе. Было ещё не поздно, только что стемнело, дождь, ливший вчера всю ночь, к утру перестал, и погода стояла хотя и прохладная, но приятная - именно то. что было нужно Уиллу, чтобы освежить его разгорячённую голову. Он накинул на плечи плащ и спустился вниз.
Во дворе было почти безлюдно, не считая солдат из караула и неизменных слуг, сновавших по своим делам - но сейчас их было куда меньше, чем днём. Не зная толком, чем себя занять, и в то же время чувствуя настоятельную необходимость размяться, Уилл побрёл вокруг жилой башни замка, рассеянно скользя пальцами по наружной поверхности стены. Камень, из которого сложили эту часть Даккара, был крупным и грубо отёсанным, однако блоки прилегали друг к другу очень плотно - такая стена могла выдержать не один штурм и не одну сотню выстрелов из катапульты. Интересно, а штурмовал ли кто-либо когда-либо замки Вальены? Нет, конечно, в былые времена, до становления монархии на этой части суши, здесь, как и по всему материку, прошли дикие племена азритов, осевших в конце концов там, где ныне находился Асмай, и подаривших вальенцам их тёмные волосы и глаза. А теперь Асмай завоёван Вальеной, превращён в её провинцию и исправно платит огромную дань. И гордым народом, некогда грозой всего материка, правит король, прапрапрабабку которого азритский воин уволок в свой шатёр... Уилл отмахнулся от этой мысли. Ему не было решительно никакого дела до азритских шатров - не иначе как дурное влияние Риверте направило его в общем-то возвышенные мысли в столь неприличное русло. На самом деле Уилл мало интересовался политикой и плохо разбирался в ней, но история ему нравилась - прежде всего история становления на материке веры в триединого бога, пришедшая на смену дикому многобожью нецивилизованных азритов. За этими размышлениями он не заметил, как обогнул замок, имевший в этой части цилиндрическую форму, и остановился почти там же, откуда начал путь. Вечерний ветер трепал его волосы и плащ, на лицо закапал мелкий моросистый дождик. Воздух был свеж и чист в преддверии нового дождя, и Уилл вздохнул полной грудью, слизывая с губ дождевые капли. Ему не хотелось отсюда уходить.
Тогда-то он и услышал эти звуки.
Кто-то играл на гитаре. Или, правильнее сказать, пытался играть, потому что у него это не особенно получалось. Музыкант явно знал всего несколько простейших аккордов, которыми мучил несчастные струны, дёргая их гораздо сильнее, чем требовалось. Уиллу на миг почудилось, что мелодия знакомая. Звуки доносились откуда-то сверху, из открытого окна на втором этаже. Уилл шагнул вперёд, отодвигая от лица ветку бузины, обильно росшей под стеной в этой части замка - растительность с равнины лезла за стены, и её никто особенно не обрезал. Притаившись в кустах, Уилл посмотрел на светившееся окно.
Человек, сражавшийся с гитарой наверху, запел.
Это было чудовищно. Пел он ещё хуже, чем играл, хотя это и казалось маловероятным - бедняга был напрочь лишён слуха. Но главным было то, что Уилл узнал этот голос. Он зажал себе рот ладонью, давя подступающий хохот. Обладатель голоса взял особенно неудачный аккорд, сбился и, выругавшись, начал сначала, теперь немного громче. Уилл разобрал слова - и замер, широко распахнув глаза.
Фернан Риверте, запершись в своей спальне и, видимо, отобрав гитару у Освальдо, пытался наигрывать хиллэсскую колыбельную, которую пел в его присутствии Уилл несколько недель назад.
Уилл убрал руку от лица и потрясённо слушал, как он бормочет чужеземные слова, немилосердно их путая и беря неверный ритм, слушал так, словно это была самая дивная песнь из всех, которые ему доводилось слышать - да, в общем, с определённой стороны так оно и было. Всё ещё пытаясь не рассмеяться, он подступил к окну поближе и задрал голову, надеясь рассмотреть певуна. Тот играл и пел совсем тихо, видимо, не желая привлечь внимание Уилла, находившегося, как он полагал, за стеной. Внезапно струны взвизгнули, словно по ним ударили железным подсвечником. Риверте оставил попытки петь и выругался в полный голос. Гулко стукнуло дерево, раздались шаги. Уилл застыл, прижавшись к стене и молясь, чтобы Риверте не выглянул вниз. Увы, шансов на это было немало - Риверте подошёл к окну и...
Уилл не сразу понял, что произошло. Он услышал особенно громкое и раздражённое богохульство, после чего раздался ужасный грохот, и что-то здоровенное полетело из окна вниз. Уилл вскрикнул от неожиданности и отскочил, чудом спася собственную голову от гитары, отправленной в продолжительный полёт рукою господина графа, пребывавшего, похоже, в крайне дурном расположении духа.
Инструмент рухнул наземь у ног Уилла и с треском раскололся, жалобно звякнув на прощанье порванными струнами. Уилл посмотрел на изуродованную гитару, потом наверх. Риверте стоял в окне, взявшись за подоконник обеими руками, и смотрел на него. Его волосы были растрёпаны, ворот сорочки распахнут. У него был такой вид, словно он только что увидел привидение.
- Небеса всемогущие, - сказал он, что звучало довольно странно после только что изрыгнутого им богохульства. - Мне мерещится... или... мне не мерещится? Какого хрена? Уильям?! Вы там?
Отрицать было глупо, ибо хотя их и разделяло несколько футов и уже сгустилась тьма, они видели друг друга совершенно ясно.
Риверте снова выругался.
- Какого хрена... - повторил он уже тише и бросил: - Поднимайтесь.
- А как же... - Уилл виновато посмотрел на обломки гитары, так, словно сам был виной подобного вандализма.
- Чёрт с ней! Поднимайтесь и зайдите ко мне. Чего вы там бродите? Сейчас польёт, - и он отошёл от окна, продолжая бормотать про себя ругательства.
Уилл вернулся в замок. Отчего-то ему было ужасно смешно - одно лишь воспоминание о неравной битве доблестного рыцаря Риверте с непокорным инструментом, о позорном поражении рыцаря и изъявлённом по этому поводу гневе вызывало на лице Уилла широкую улыбку. Он попытался стереть её. В конце концов, не вина графа, что в этой сфере господь не дал ему таланта. Воистину, это компенсировалось множеством других достоинств...
Уилл представлял, как скажет это - весело, непринуждённо, - переступив порог, воспользовавшись неведомой ему доселе возможностью не быть объектом насмешек Риверте, но самому немного поддеть его. Думая об этом, он поднялся по лестнице, прошёл знакомым коридором и постучал в знакомую дверь.
Ещё до того, как стих этот стук, Уилл внезапно осознал, что прежде Риверте никогда не звал его в свою спальню.
Улыбка замерла у него на губах. В ту же секунду дверь распахнулась.
- А, - сказал Риверте так, будто был крайне удивлён его появлением. - Это вы... ну, входите.
Уилл шагнул за порог. Ощущение, что он совершил - и продолжает совершать - наибольшую глупость в своей жизни, нарастало и крепло в нём. Он обвёл взглядом помещение, в котором оказался впервые. Спальня как спальня: большая кровать со смятой постелью, стол, стулья, камин. Кресло у стола было задвинул - похоже, Риверте играл на гитаре, сидя прямо на постели.
- Выпьете? - спросил Риверте странно отсутствующим тоном. Он уже наливал вино в единственный бокал. Уилл вдруг заметил, что он почти раздет - на нём не было ни камзола, ни жилета, только узкие брюки для верховой езды и заправленная в них свободная сорочка с расшнурованным воротом, обнажавшая резко очерченные ключицы. Обычно безупречная причёска была в полном беспорядке, словно он только что встал с постели. Уилл сглотнул.
- Пейте, - сказал Риверте, поворачиваясь и вкладывая ему в руку бокал, полный почти до краёв. Он был немного бледнее обычного, но при этом на его скулах светился едва заметный, соврешенно нетипичный для него румянец. Когда Риверте шагнул ближе, Уилл ощутил невероятно сильный запах спиртного. Да он же пьян, понял Уилл запоздало. По-настоящему пьян, то есть - абсолютно! Это потрясло его - прежде он никогда не видел Риверте пьяным, и был уверен, что, сколько бы ни пил этот человек, хмель его не берёт. Похоже, он ошибался...
"А что, ты всерьёз решил, что Риверте мог играть на гитаре и петь хиллэсские песенки, будучи в хоть немного вменяемом состоянии?" - язвительно осведомился у него внутренний голос, и Уилл с роковым запозданием понял, что, действительно, было крайне глупо предположить такое.
Он всё же взял бокал и отпил, стараясь не смотреть Риверте в лицо.
- До конца пейте, - приказал тот, чего прежде никогда не делал. - До дна.
Поколебавшись, Уилл выпил. Вино было, как всегда, великолепным и разлилось по его телу приятным теплом. Он вдруг понял, что продрог, хотя в спальне ярко полыхал камин.
- Вам холодно? Вы дрожите.
- Нет...
- Какого чёрта вы бродили под окнами в такую погоду? Схватите простуду и помрёте, и что тогда будет?.. - Риверте внезапно запнулся, потом добавил своим обычным, резким и непримиримым тоном: - Слышали, как я тут музицировал?
- Боюсь, что да...
- Ужасно, правда? Нет, не сочувствуйте мне, это ещё более унизительно. Я вам что говорил? А вы не верили.
- Ну почему же, верил, - возразил Уилл, и Риверте посмотрел на него с подозрением.
- Вот как? Впрочем, я и не ждал, что вы станете мне льстить.
- Освальдо огорчится из-за гитары, - попытался пошутить Уилл, надеясь, что это немного снимет странное напряжение, которое, он чувствовал, сгущалось тем сильнее, чем быстрее бежала по его жилам согретая вином кровь.
- К дьяволу Освальдо, - мрачно сказал Риверте. - Я решил отослать его.
- В самом деле?
- В самом деле, - передразнил Риверте и забрал у него бокал. - Он уже слишком взрослый для пажа, а больше ему со мной всё равно ничего не светит... Уильям, какого дьявола вы поднялись?
Уилл моргнул.
- Что, простите? Вы ведь сами просили...
- Да, просил. Чёрт подери. Просил. - Он бросил бокал на пол, фактически уронил его, и тот покатился по толстому ковру. - Но вы могли... чёрт возьми... могли плюнуть на меня и уйти к себе. Зачем вы пришли?..
Последнее не прозвучало вопросом. Скорее, это был упрёк, полное тоски сожаление о том, что уже сделано и чего нельзя изменить. Уиллу стало страшно. Страшно от царящего вокруг полумрака, от мрачной белизны простыней на кровати, от усиливающегося гула непогоды за окном, от болезненно яркого блеска огня в камине... и ещё более яркого блеска глаз, не отпускавших его взгляд.
- Ну да чёрт со всем этим, - сказал Фернан Риверте, привлекая его к себе. - Пришли и пришли, что уж теперь...
Уилл попытался вырваться. Он ничего не сказал - он не мог говорить, страх встал комом в горле. Риверте даже не шевельнулся. Его кошачьи глаза, находившееся невероятно близко, с холодным интересом изучали пойманную мышь, испуганно бившуюся в его когтях. Руки, обвивавшие плечи Уилла и сомкнутые у него на спине, даже не дрогнули.
- Ты не вырвешься, - сказал он очень спокойно после нескольких минут молчаливой отчаянной борьбы. - И не пытайся. Теперь я тебя не отпущу.
Уилл ощутил, как земля в буквальном смысле уходит у него из-под ног: Риверте легко подхватил его на руки, словно ребёнка. Плащ Уилла расстегнулся и скользнул на пол. Риверте переступил через него, шагнул к кровати и бросил Уилла на смятые простыни.
Задыхаясь, Уилл попытался вскочить, но Риверте толкнул его обратно. Уилл знал, что этот человек силён, но никогда не ощущал эту силу на себе, и даже не думал, что она в самом деле так велика. Бороться с ним было бесполезно. Закусив губу и изо всех сил борясь с подступающей паникой, Уилл торопливо отполз на другую сторону кровати.
- Прелестно, - задумчиво сказал Риверте, обращаясь, по-видимому, к камину. - Теперь мне предстоит гоняться за этим дивным созданием по всей спальне. Интересно, кому из нас это первому надоест?
- Отпустите меня, - выдохнул Уилл, когда стальная рука сграбастала его за плечо и требовательно потянула к себе.
- Обязательно, - последовал ответ. - Непременно. Но чуть позже.
Он оказался лежащим навзничь, и стальные пальцы сжались на его запястьях, прижимая их к кровати по обе стороны от его головы. Губы, горячие и нетерпеливые, требовательно смяли его рот. Это было уже знакомое чувство, но то ли виноват был сильный запах вина, чувствовавшийся в дыхании Риверте, то ли всё дело было в обуявшей Уилла панике - но теперь он не принял поцелуй так безропотно, как в первый раз. Он отчаянно замотал головой, пытаясь увернуться от этих губ, слишком жарких, слишком жёстких. Риверте отстранился, впрочем, ничуть не ослабляя хватки, и посмотрел на него, слегка нахмурившись.
- Ну, что теперь? - голос звучал резко и отрывисто. - Будем дальше строить недотрогу? Не надоело ещё?
- Позвольте мне уйти! - взмолился Уилл, зная, что это не поможет.
- Ты мог не приходить, - отрезал Риверте - и, выпустив его левое запястье, рванул рубашку у Уилла на груди.
Он содрогнулся от этого треска - и, через миг, от пронзившей всё его тело дрожи, когда всё те же требовательные губы припали к его обнажившейся шее. Уилл обессиленно ударил освободившейся рукой по плечу Риверте - и тот немедленно сгрёб эту руку и прижал её к постели. Заведя обе руки Уилла ему за голову и без труда удерживая их одной своей, Риверте запустил ладонь ему под рубашку - Уилл даже не заметил, когда он успел выпростать её из штанов. Скользящее движение горячей ладони по его взмокшей от пота коже чуть не свело его с ума. Уилл выгнулся, пробормотал ещё один протест, который был тут же заглушён губами, завладевшими его ртом. Уилл закрыл глаза и всхлипнул, когда тёплый шершавый язык заставил его раздвинуть стиснутые зубы. Сильная ладонь всё так же шарила по его телу, едва касаясь, быстро и в то же время почти бережно. Когда она задела его сосок, неожиданно ставший твёрдым и острым, Уилл вздрогнул всем телом и застонал от отчаяния. Он не помнил, не хотел помнить, что было дальше - но через бесконечно много времени очнулся, обнаружив себя совершенно голым, лежащим под таким же обнажённым телом, сильным, золотящимся в отблесках огня в камине. Шелковистые пряди чёрных волос щекотали его подбородок и губы, пока их обладатель покрывал медленными задумчивыми поцелуями его сведённое судорогой горло.
- Скажи, чтобы я остановился, - услышал он, словно сквозь дымку, негромкий спокойный голос. - И я сейчас же остановлюсь.
И каким-то невероятным, непостижимым чувством, жившим в такой глубине, о которой Уилл и не подозревал, он понял, что это правда. Что стоит ему сейчас сказать: "Нет!" - и это огромное, страшное, резко пахнущее вином и потом, стройное и прекрасное тело отстранится от него. Сильная рука, только что его обнимавшая, поднимет с пола и бросит ему штаны, так, что ткань прикроет промежность. Он схватит их и, не натягивая, вылетит вон, забьётся в первый попавшийся угол и до утра будет рыдать от унижения и горя... и никогда, никогда больше не окажется в этой спальне, на этой постели, под этим телом, не ощутит этих губ на своей шее, этих пальцев на своих сосках, этой горячей пульсирующей плоти, прижимающейся к его собственному, предательски воспрявшему естеству...
Этого не будет. Риверте, отвергнутый однажды, больше ни за что не примет его - слишком горд этот человек. Уйдя сейчас, Уилл не сможет сделать то, что приказал ему его брат.
Поэтому - только поэтому - он ответил Риверте тихим, судорожным вздохом, в который вложил всю ту муку, которую не мог, не имел права излить слезами.
Он не увидел, а ощутил улыбку - ощутил собственной кожей, когда улыбнувшиеся губы нырнули в его волосы возле уха. Руки Уилла больше ничто не держало, и он упёрся ими в крепкие плечи возвышавшегося над ним человека, всё ещё инстинктивно пытаясь его оттолкнуть. Он сам не заметил, как попытка оттолкнуть перешла в попытку притянуть ближе, как его руки с плеч Риверте переместились на его шею и там сжались в замок, так крепко, словно оба они висели под пропастью, и разжать руки для Уилла - значило упасть и разбиться насмерть. Впрочем, так и было - это была пропасть, пропасть несмываемого позора и греха, в которую он падал... падал... падал... и, в точности в соответствии с Руадами, это падение было вечным.
Когда Риверте раздвинул его колени в стороны и просунул ему под поясницу что-то мягкое, подушку или свёрнутое одеяло, Уилл едва обратил на это внимание. Он вздрогнул лишь тогда, когда нечто - палец, как он понял через мгновение, это палец, смазанный в чём-то скользком - проникло в его задний проход. Уилл сжался, но мягкий, удивительно ласковый шепот, принадлежавший неизвестно кому (это не Риверте, Риверте не мог так шептать), попросил его не сжиматься слишком сильно. Он послушался, как всегда - он слушался, что бы ему ни приказывали, и брат Эсмонт говорил, что это хорошо для монаха, - и вскоре боль ушла. Когда за одним пальцем последовал второй, а потом третий, Уилл уже не вздрагивал, напротив - что-то заставляло его выгибаться навстречу этой руке, навеки отрезавшей от него право на невинность и чистую совесть. Но в тот миг Уиллу Норану было плевать и на то, и на другое. Когда умело терзавшие его пальцы внезапно исчезли, он застонал от разочарования - и услышал смех: тихий, мягкий и почти не обидный.
- Развратный мальчишка, - прошептал ему в самое ухо тот самый неведомый голос, и Уилл снова вспыхнул, теперь от возмущения, но на сей раз ему не хватило времени, чтобы обидеться. Нечто пронзило его - он знал, что это, и подсознательно был готов к боли, но всё равно закричал, и кричал, несмотря на успокаивающий шепот и лёгкие поцелуи, скользившие по его лицу.
Дальнейшее было слишком чудовищно, чтобы Уилл осмелился вспомнить о нём. За неожиданно мягким, почти нежным началом последовало неожиданно грубое и резкое продолжение. Риверте двигался в нём с жестокостью и нетерпением голодного зверя. дорвавшегося до добычи, которую долго гнал лесными тропами. Уилл вскрикивал и, кажется, просил его прекратить - но он упустил свой шанс. Его рвало на части, ему казалось, что он весь залит кровью, но он ничего не мог сделать - оставалось терпеть и ждать, когда этот ужас закончится. Когда Риверте наконец вышел из него, у Уилла осталось только одно желание: умереть. Он вздрогнул, когда его перевернули на живот - его мучитель вовсе не собирался отпускать жертву так быстро. Рывком поставив Уилла на четвереньки, он шлёпнул его ладонью по животу, веля подобраться - голос звучал холодным приказом, совершенно трезво, словно это хмель сделал Риверте нежным и осторожным. А теперь хмель выветрился под напором страсти, и он вернулся к своей обычно эгоистичной жестокости. Всхлипнув, Уилл опустил голову между подрагивающих рук - и охнул, когда сзади в него вошёл член, налитый новой нетерпеливой кровью. На сей раз всё было дольше и ещё грубее, хотя рука Риверте шарила по промежности Уилла и то и дело теребила его яйца или сжимала член, к огромному его стыду, по-прежнему стоявший колом. Когда и это закончилось, Риверте опять перевернул Уилла на спину, лёг с ним рядом, подперев голову рукой, и, глядя ему в лицо, быстрыми и уверенными движениями руки довёл его до излияния. Уилл плакал, когда из его члена изверглась белая струя, плакал от унижения, от обиды и непонимания, от того, как внезапно то, что было опасно похоже на наслаждение, сменилось позором и болью. Он совершенно ничего не понимал, ему хотелось лечь и перестать быть. Вытерев руку, забрызганную его семенем, о простыню, Риверте небрежно поцеловал Уилла в губы и уложил с собой рядом. Уилл заставил себе перестать всхлипывать и лежал, всё так же не отрывая глаз, чувствуя на своём лице дыхание человека, которого, он знал, он теперь будет ненавидеть до конца жизни.
С этой мыслью он уснул.
Он проснулся утром, когда солнце стояло уже высоко, сразу же снова закрыл глаза и какое-то время лежал в постели, пытаясь понять, откуда этот ком в горле и страшная тяжесть, навалившаяся на сердце. Он понял это, когда попытался пошевелиться - и всё его тело изнутри ожгло резкой, постыдной болью. Уилл попытался сесть и охнул, а потом шумно выдохнул от боли и отчаяния. Он огляделся, не понимая, где находится. Лишь через минуту до него дошло, что он больше не в спальне Риверте, а в собственной комнате, на собственной постели. Кто-то перенёс его сюда, пока он спал. Он был обнажён, на животе у него засохли капли собственного - и, он боялся, также чужого - семени. Уилл снова осмотрелся, будто в тумане, так, словно впервые видел эти стены, эту мебель, собственные сундуки, привезённые из Тэйнхайла. Мысль о Тэйнхайле заставила его наконец очнуться окончательно. Все ужасные подробности прошедшей ночь накатили на него разом, и ещё какое-то время он сидел, скорчившись на краешке кровати, опустив голову и пытаясь принять то, что с ним произошло... то, чему он позволил произойти - и это, да, именно это было хуже всего.
Уилл встал, морщась от непрекращающейся боли, и, заведя руку за спину, боязливым движением коснулся своего заднего прохода, как ему казалось, разорванного в клочья. Потом со страхом посмотрел на свои пальцы - но крови, вопреки ожиданиям, на них не оказалось. Уилл издал вздох, полный мучительного облегчения и стыда. В этот миг ему показалось, что он, может быть, и не умрёт. Правда, ещё через миг он уже не был уверен, что вправду этому рад.
Оглянувшись снова в поисках одежды, Уилл заметил таз с водой, стоящий на столике для умывания. Таз был полон, хотя вода успела остыть. Уилл вымылся так тщательно, как мог, и стал медленно одеваться. В голове у него не было ни единой связной мысли. "Ну вот, - только и мог подумать он. - Ну, вот..." Заправляя в брюки рубашку, Уилл кинул рассеянный взгляд на стол, привычно заваленный книгами - и вздрогнул, когда в глаза ему бросилось круглое красное пятно. "Кровь?" - подумал он - но это была не кровь, а печать, скреплявшая конверт.
Так и не надев сапог, Уилл кинулся к столу и схватил письмо. Почему-то он был уверен, что оно от Риверте, хотя это и было глупо - с чему это Риверте писать ему записки, ещё и скрепляя их печатью, особенно после того, что случилось накануне?.. Уилл даже не успел посмеяться над собой из-за нелепости этого предположения - он узнал печать Локшерской обители, и всё в нём оборвалось.
Это было долгожданное, столь нужное Уиллу письмо от брата Эсмонта.
|
